Иеромонах Порфирий (Левашов)

ВЗГЛЯД НА МОНАШЕСТВО
(Продолжение. Начало см. «Русский инок», январь и апрель 2006 г.)

На современный взгляд, такое состояние покажется, конечно, неудобовыносимым и даже неестественным. Но посмотрите на человека, пораженного глубокою скорбью о потере близкой сердцу его особы, - и вы увидите в нем разительное сходство с этим состоянием: для него присутствие людей невыносимо; он хотел бы скрыться с глаз, чтобы предаться всей горести; он забывает о пище и сне, обо всем, что занимало его прежде; он неспособен даже принимать утешения, сама жизнь для него тягостна. В такое же поставляется положение и грешник, если при покаянии проникается чувством своего недостоинства, своей виновности и живо представляет себе страшное отвержение зако-нопреступной своей души. Пример этого мы видим на Давиде. Он говорит о себе так: исчезоша яко дым дние мои, и кости моя яко сушило сосхошася. Уязвен бых яко трава: и изсше сердце мое, яко забых снести хлеб мой. От гласа воздыхания моего прильпе кость моя плоти моей; уподобихся неясыти пустынней, бых яко нощный вран на нырищи. Бдех и бых яко птица, особящаяся на зде (Пс. 101, 3-8).

В таком же виде представляет подвижников своеговремени и святой Григорий Богослов. «Многие, - пишет он, - воздыхают под железными веригами, иные, сколько знаю, употребляют в пищу пепел, и питье у них растворено горькими слезами: иные, осыпанные зимними снегами, по сорок дней и ночей стоят, как древа, воспрянув сердцем от земли и имея в мысли единого Бога. Иной замкнул себе уста, и на язык свой наложил узду, которую всегда стягивает, и ослабляет ее только для одних песнопений, чтобы уста его были одушевленными гуслями, в которые ударяет Дух Божий. Другой же смежил свои очи, и к слуху приставил двери, чтобы не уязвило его откуда - ни будь неприметным образом жало смерти». То же говорит он и о себе: «Я умер для жизни, на земле едва перевожу дыхание; бегаю городов и людей, беседую со зверями и утесами, один, вдали от других, обитаю в мрачной и необделанной пещере, хожу в одном хитоне, без обуви, без огня, питаюсь только надеждой и обратился в поношение всем земнородным. У меня ложем служат древесные ветви, постелью надежная власяница и пыль на полу, смоченная слезами».

Посмотрите и на самую наружность инока: что она выражает - не жизнь ли покаянную, страдальческую, скорбную? Что значит этот кукуль, - как не пепел, эта мантия, - как не врети-ще, этот параман, - как не язвы Господа Иисуса, эти сандалии, - как не кремнистый путь, этот черный цвет, - как не мрачное состояние души, утратившей боготканную одежду невинности? От ног до головы - все обличает в нем мужа скорбей. Для него нет в мире утешения; богатство, слава, честь для него уже не существуют. Он, как пустыннолюбивая горлица, в тоске своей о небесном отечестве умер для миpa и жизни.

Считалось даже несовместным с обетами иночества принимать на себя священство; потому что последнее дает право власти и учительства, а первое связывает язык, отсекает собственную волю и рассуждение, делает безгласным, безответным, буим; последнее облекает в достоинство судии и узорешителя; а первое низводит человека в разряд осужденных, кающихся. Такие две противоположности можно ли совместить в одном лице? Оттого-то многие из древних подвижников и сами не принимали и другим не позволяли принимать на себя священство, но со всеми духовными нуждами обращались к парохиальным (приходским. - Ред.) священникам. Таков был взгляд древних подвижников на монашество!

Итак, несправедливо думают, будто первоначальным поводом к иночеству был страх гонений: мы видели проявление его еще в первых началах человечества, видели в самом язычестве. Иночествующие дружины не страшились никакого рода прещений и смертей; шли навстречу всем опасностям лицом к лицу и были первыми поборниками и исповедниками веры Христовой. Антоний, услышав, что в Александрии кесарь Максимин в 311 году открыл гонение на христиан, сам прибыл в город из глубины пустыни и являлся везде, где требовалось его присутствие: на судилище воодушевлял исповедников, в темницах служил узникам, в собраниях верных возбуждал дух мужества и упования на Бога. Где только ни лилась кровь христиан, туда с утешениями веры являлись и подвижники. Не менее услуг оказали они Церкви и в самый критический период ересей и расколов. Что было бы с христианством, если бы грезы ересиархов, их безначалие и все гордые замыслы не сокрушались об адамантовую грудь этих ревнителей и поборников Православия? Быть может, ни одна евангельская истина не осталась бы без искажения; быть может, иконоборцы уничтожили бы всякую опору богослужения. Каких ужасных пыток, томлений и смертей ни придумывало изуверство, чтобы поколебать их твердость! И все было тщетно: они всегда выходили с победою, во всем представляюще себе, - по слову Писания, - якоже Божия слуги, в терпении мнозе, в скорбех, в бедах, в тесно-тах, в ранах, в темницах (2 Кор. 6, 4-5). Мир изумевал, созерцая высокие их доблести. Верные восхотели иметь у себя из них пастырей; венценосцы приближали их к престолу и разделяли с ними царственные свои думы. Голос их казался неземным; мнилось, что они, видимо стоя на рубеже дольнего мира, духом привитали в горнем и оттуда принимали озарение и слово. К сему-то сонму принадлежали: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Афанасий Великий и прочие дивные иерархи.

Это состояние не менее благоплодно и для нашей отечественной Церкви: оно воспитало для нее таких иерархов, пастырей и учителей, которые и во успении своем горят, как лучезарные светила на тверди ее. Что ни видел великого, дивного и благотворного в древних Церквах мир христианский - все то повторилось и в нашей. У нас есть свои Павлы Фивейские, Антонии Великие, Макарии Египетские, Сисои и Иоанникии Великие. Россия в самые решительные кризисы своей жизни видела в них своих архистратигов, своих поборников, спасителей и миротворцев. Этот род подвижников всегда был обилен многоразличными дарованиями; через них от времени до времени как бы обновляется благодатный союз с нами Иисуса Христа.

Коль добри доми твои, Иакове, и кущи твоя, Израилю! Яко дубравы осеняющыя, и яко садие при реках, и яко кущи, яже водрузи Господь, и яко кедри при водах (Числ. 24, 5, 6).

Как отрадно, как поучительно переноситься мыслью к тем временам, когда святые обители кипели всей полнотою патриархальной жизни, когда и началовожди и простые старцы воодушевлялись одним благочестивым чувством, одинаковые имели расположения, одну волю и одну цель - благоугождать Господу, ревнуя о славе Его, когда никто из них не имел у себя ничего собственного, все было общее! Тут пред вами как бы олицетворяются многочисленные примеры, подтверждающие ту истину, что благосостояние обителей упрочивается не внешним великолепием храмов, не громадными зданиями, не капитальными средствами, а внутреннею силою.