Иеромонах Порфирий (Левашов)

ВЗГЛЯД НА МОНАШЕСТВО

IV

Переидем теперь к христианству. Иже хощет по Мне ити, говорит Христос, да отвержется себе, и воз-шмет крест свой, и по Мне грядет (Мк. 8, 34). Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин; иже не приимет креста своего, и вслед Мене грядет, несть Мене достоин (Мф. 10, 37, 38). Всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене Моего ради, сторицею приимет, и живот вечный наследит (Мф. 19, 29). Вот где прямое указание на истинный образ иночества - вот где его закон!

Впрочем, Евангелие не полагает никакого различия между иноком и человеком мирским и требует от всех одного и того же любомудрия, одной и той же святости, одного и того же самоотвержения, одной и той же чистоты: не бойся, малое стадо, говорит оно, яко благоизволи Отец ваш дати вам царство. Продадите имения ваша, и дадите милостыню; сотворите себе влагалища неветшающа, сокровище неоскудеемо на небесех, идеже тать не приближается, ни моль растлевает. Идеже бо сокровище ваше, ту и сердце ваше будет (Лк. 12, 32 — 34). Или опять: всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделе-ти ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5, 28). Слова эти без исключения относятся ко всем верным. Малым стадом называются они потому, что число их, в сравнении с сынами противления, - самое наименьшее и мало их есть, иже обретают живот (Мф. 7, 14).

Так в чем же состоит разность между монахом и человеком мирским?

 «Разность между ними та, - говорит святой Иоанн Златоуст, - что один вступает в брак, а другой нет; во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности. Различие между ними привнесено мудрованием человеческим. Св. Писание не знает этого, но хочет, чтобы все жили подобно монахам - жили целомудренно, во всяком благочестии и чистоте, хотя бы и имели жен. Всем людям должно взойти на одну и ту же высоту; это-то и извратило всю вселенную, что мы думаем, будто только монашествующие обязаны соблюдать особенную строгость жизни, а прочим можно жить беспечно. Нет, от всех нас требуется одно и то же любомудрие». Обеты, данные при святом крещении, в сущности своей тождественны с обетами иночества. Сложивший с себя иночество, по правилам Номоканона, отлучается от Церкви как отступник. За плотское грехопадение или за какой бы то ни было грех, одинаковое определяется наказание как иноку, так и человеку мирскому.

Пока соблазны не проникли в Церковь Христову, общество верных не дробилось на особенные роды подвижников, требующих исключительных правил: все они не тесно вмещались в одном кругу единомышленного братства - имели едино сердце и едину душу, одинаковый образ жизни; одним и тем же подчинялись уставам. По вся дни, как повествует святый евангелист Лука, терпяще единодушно в церкви и ломяще по домом хлеб, при-имаху пищу в радости и в простоте сердца (Деян. 2, 46); жили как ангелы, духом горяще, Господеви работающе, упованием радующеся, скорби терпяще, в молитве пребывающе, требованием святых приобщающеся, страннолюбия держащеся (Рим. 12, 11-13). Но когда светлый поток христианства, в дальнейшем развитии своем, начал сливаться с солеными и горькими водами языческой мудрости; когда прозелиты решились на дерзкую попытку согласить евангельские истины с своими любимыми идеями, или подвесть их под один уровень с онтологическими понятиями: тогда христианская жизнь видимо стала терять свою чистоту и делиться на многие протоки. Последовало различие во взглядах на формы благочестия. Это повлекло разрыв братства между верными и было поводом к соблазнам. Ревнители веры и апостольской жизни, чтобы, по примеру первых христиан, непреткновенно служить единому Господу духом и истиною, стали первоначально удаляться сообщения с миром; потом оставили свои домы, жен, детей и все стяжания; заключились в отдельные братства и пребывали постоянно в трудах, бдении, молитве и посте. По тому времени назывались они аскетами: но когда время от времени все более представлялось им затруднений и неудобств к ведению созерцательной жизни, - обстоятельства заставили их скрываться с глаз мира: кто бежал в горы, кто в пустыню, кто на острова. Так, например, Павел Фивейский в самом начале Декиева гонения, удалился в каменную гору, где в пещере у подножия горы провел жизнь в молитве и богомыслии. В продолжении более осьмидесяти лет пальмовое дерево доставляло ему пищу и одежду. То же сделал и Антоний Великий в Египте: оставив богатое наследство и книги в пользу убогих, он захотел лучше искать наследия небесного в пустыне с помощию одной всеобщей книги - природы. Таким образом стремление к уединенной жизни все более и более осуществлялось, а в четвертом веке получило уже прочное образование и определенность, свойственную духу того времени. Иларион палестинский, после продолжительного умерщвления плоти получивший дар чудотворения, а наконец и имя великого, вызвал пустынножителей в монастыри; в тоже почти время Пахомий, из вождя воинов сделавшись вождем пустынников, и имея дар сердцеведения, воздвиг монастырь в Фиваиде: их ученики - два Ма-кария - по примеру наставников основали много других жилищ. В течение времени, из Фиваиды, Палестины и Сирии иночество распространилось по всему востоку и западу. Многочисленность их в Египте Златоуст уподобляет множеству небесных звезд, а на востоке и западе - воинству, превышающему всякое воинство царей земных.

Имена, которыми назывались братства пустынножителей, выражают внешнюю и внутреннюю их сторону: именование монаха заимствовано от единожительства, - аскета, от сходства с христианами первых времен, которые изнуряли себя бдением, трудами, молитвою, и постом, - анахорета, от удаления в уединение, - ми-лота от того, что он носил власяницу, - воска, что питался одним зелием, - энкратита, от воздержания в пище и во сне, превышающаго всякое вероятие, - синодита, от подвигов любви к сожителям и ко всем, - ферапевта, от непрерывного упражнения в духовной жизни, или от духовного и телесного врачевания, - кино-вита, от общежития, в котором никто ни чего не имел собственного - нонны или отца, от духа учительности, с каковым он являлся миру. Церковь, обрадованная успехами такого подвижничества, этот образ жития как более удобный к возвышению благочестия, утвердила своими особыми правилами и эти правила простерла на самую одежду и пищу.

Cими-то уже правилами проводится резкая черта между монахом и человеком мирским; ибо ими первый поставляется на высшей степени евангельского совершенства, так как, кроме постоянной молитвы, поста, безмолвия и девственной чистоты, от него требуется отсечение собственной воли, собственного рассуждения, всех прав состояния и всех видов самоугодия, что отнюдь не распространяется на человека мирского. Мирское лице может свободно располагать собою, лишь бы это было сообразно с правилами чести и благоразумием. Напротив, монах, если возможно, говорил святой Антоний, должен открывать духовнику, сколько он делает шагов, сколько пьет капель воды в своей келлии, чтобы как-нибудь не погрешить и в этом. Сущность наставлений Антония инокам выразилась в следующих словах: «Всегда имейте страх Божий пред очами. Помните Того, Кто мертвит и живит. Возненавидьте мир и все, что в нем; возненавидьте всякое плотское успокоение; отрекитесь сей жизни, чтобы жить для Бога. Помните, что вы обещали Богу, ибо исполнения ваших обещаний Он взыщет от вас в день суда. Алкайте, жаждайте, бодрствуйте, плачьте, рыдайте, воздыхайте в сердце своем; испытывайте себя, достойны ли вы Бога; презирайте плоть, чтобы спасти вам души ваши». Поэтому для монаха всякое невинное развлечение - самозабвение, всякое притяжание -святотатство, всякая сладкая снедь - преслушание; пепел для него - хлеб, слезы - питие. Это жертва, принесенная во всесожжение Господу!