К ВОПРОСУ О СТРАДАНИЯХ

К ВОПРОСУ О СТРАДАНИЯХ

Архиепископ Феодор (Поздеевский)

(Окончание. Начало см. «Русский инок», июль-август 2008 г.)

И действительно, на том пути жизни, которым идет падшее человечество, оно и не может создать действительно ничего нового и истинно ценного, ибо весь труд человека и вся его работа вечно определяется только страхом смерти и заботой в поисках блага жизни, но все-таки человек ни смерти не избегает, ни блага жизни не находит, ибо ищет его на пути разрушения своей истинной жизни и ищет опоры в том, что само условно и скоропреходяще. И сколько бы человек ни трудился, сколько бы он ни полагал сил духа на отыскание внешнего блага жизни, он никогда не может найти на этом пути покоя, — с одной стороны, потому, что та внешняя среда жизни, в которой живет человек, носит на себе иго проклятия Божия и расстройства, а с другой стороны, и человек носит внутри себя постоянный источник мучений, ибо ведь, устрояя свою жизнь по закону только телесного существования, человек, однако, сознает себя не плотию только и животным организмом, а и духом. Ему поэтому нужно удовлетворение не телесных только потребностей, а и духовных, и притом удовлетворение полное, а это удовлетворение возможно только в Боге. И, несомненно, в чисто воспитательных и благих целях обрек Господь всю тварь, по падении человека, на суету и томление, — с той целью, чтобы человек познал горьким опытом жизни невозможность найти покой и благо в этой общей суете, и, обессиленный в тщетной борьбе со стихиями мира, носящими следы Божия осуждения, сам уже отвратился от них и взыскал Бога.

Слезы нужны человеку в земной его жизни: труд, болезни, печаль и воздыхания составляют без всякого ограничения то средство, которым грехи и зло в роде человеческом не заходят еще в пределы чисто сатанинского озлобления; слезы нужны человеку, ибо они размывают собой туман и призрак человеческой самодовлеемости, обнажают смертоносный покров похоти плоти, очес и житейской гордости. Разрешите человека от слез, от труда и болезней, возьмите самую смерть от земли и предоставьте человека только самому себе, — и вы увидите в человеке такое чудовище, страшное и жалкое вместе, образ которого трудно и представить. Что, в самом деле, было бы тогда с человеком?

Сам человек и связанный с ним внешний мир отделились по вине человека от Бога, и ни тот, ни другой не могут жить нормальной и истинной жизнью. А так как из всех видимых тварей один только человек может сознавать эту суету и ненормальность такой жизни, то его жизнь и является по преимуществу страдой и томлением духа. И если бы не было для человека указано какого-либо выхода и примирения с этой суетой, то всякому, конечно, осталось бы только сказать то же, что говорит Екклезиаст: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые под солнцем, и возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен его оставить человеку, который будет после меня. И что будет человек иметь от всего труда своего, все дни его скорбь и труды его беспокойство, даже и ночью сердце его не знает покоя, ибо все суета и томление».

Христианство, однако, не допускает человека до такого мрачного вывода из наблюдений жизни, и тот же самый библейский мудрец, слова которого сейчас только приведены, указывает и объяснение этой суеты жизни и выход из нее. «Я нашел, — говорит этот мудрец, обозревая суету мира, — что Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы», т.е. сами люди исказили свою жизнь, так как вместо мысли о едином Боге и вместо искания Его измыслили себе новые пожелания и заботы, и вот, если кто желает снова утвердиться в истине бытия и жизни, то выслушай, что необходимо: «Бойся Бога и заповеди Его соблюдай, ибо в этом все для человека».

Таким образом, Божественное Откровение, объясняя тайну греха и страданий человеческих и страды всего мира, причину их указывает в самом человеке, в его грехопадении, которое положило как бы бездну разделения между ним и Богом и отдало человека во власть диавола.

В тайне искупления человека от греха, проклятия и смерти крестом Сына Божия христианство раскрывает тайну претворения страды жизни, ее суеты и томления во благо жизни, и Церковь Христова давно уже проповедала в лице Господа «обновление жизни», объявила уже наступившим «лето Господне приятно» и даже более: положительно утвердила, что это уже сбылось во очию людей. Правда, наличный опыт жизни человеческой — и в истории целых христианских народов, и в сфере деятельности отдельного человека — разительно ясно, однако, утверждают, что «лета приятна» все еще приходится только страстно ждать и искать, и искупленный человек, поверивший словам Господа: «Приидите ко Мне вси...», все-таки, как мы сами знаем, страдает и должен даже, по словам Господа, страдать непременно. Слово Христовой проповеди и слово Евангельского учения есть даже слово по преимуществу о страданиях и скорбях, есть слово наипаче о кресте Христовом и о Христе Распятом.

Может ли человек в христианском освещении смысла жизни из целого круга тех идей и понятий, которыми обогатило его мысль христианское откровение, найти нечто такое, что сделало бы для него страдания если уж не удобоприемлемыми без внутреннего чувства протеста, то хотя подвигом во имя какой-либо высшей цели, достаточной для их оправдания и примирения с ними? Несомненно, может.

В христианстве есть, несомненно, нечто отрадное, есть нечто такое, что заставляло Апостола кровию свидетельствовать правду тех своих слов, что он желает и может хвалиться не чем иным, как только крестом Христовым, то есть страданиями и смертию своего великого Учителя, и что слово о кресте и самый крест есть воистину сила во спасение всякому человеку, уверовавшему в этот крест. Не может быть, чтобы слова того же Апостола, что мы, христиане, хвалимся скорбями, что и сам он желает хвалиться только немощами своими, есть слова болезненно извращенного религиозного чувства. Не может быть, чтобы сонм мучеников тоже являл собой что-то болезненное и извращенное.

Ясно, что и сам Христос и Его Апостолы, хотя и утверждают страдания жизни, но придают им какой-то особый, высший смысл и заставляют человека находить в них этот высший смысл, находить в них какую-то высшую правду и в этих самых страданиях искать пути к лучшей жизни.

Так именно это и должно быть для нас, званных ко Христу, и всякое другое отношение к страданиям и обычное понимание их только представит нам жалким христианское учение. Не соблазн и не безумие, подобно неверным язычникам и иудеям, должны мы находить в этом, а действительно высшую силу и высшую премудрость. Правда, тайна нашего спасения, премудрость и тайна нашего блага и обновления жизни скрыта была и недоступна даже высшему уму ангельскому, но теперь, когда она совершилась, можно ли сказать, что для нас она по-прежнему сокрыта? Можно ли сказать, что хотя часть завесы над этой тайной не поднята? Если так, то мы несчастнее всех человек, ибо оставив свой разум и мудрость и восприяв ум Христов, все-таки блуждаем во мраке и неведении.

Только намеренное и произвольное ослепление может утверждать, что завеса не поднята над тайной всей мировой скорби и суеты. Поднята эта завеса и над тайной наших страданий, открыт в христианстве и их источник и конечная цель, равно как указано и то отношение к ним, та точка зрения, при которой они и воспринимаются и переносятся не как иго бессмыслия и бесцельной тяготы, а даже как иго благое, как торжество духа и величие человека. Может быть, тем самым и мучится человек, тем он и погрешает в вопросе о страданиях жизни, что борется и отрицает то, что неизбежно, чего по самому существу дела при наличных условиях жизни нельзя отрицать — разумеем эти самые страдания. А христианство, может быть, тем и открывает тайну страданий, что, указывая принципиально их источник и, главным образом внутренний — в природе духовной человека, заставляет в то же время проще смотреть на них и относиться к ним проще в опыте наличной жизни: оно заставляет сознательно принять их как действительно неизбежный закон жизни в ее наличных условиях, а не отвращаться и бегать от них, заставляет при этом принять их не ради их самих только, а ради высшей любви, непременно ради любви — или к Богу, или ближнему.

Вот этого именно смысла страданий и этого отношения к ним, что они должны быть добровольным подвигом самоотверженной любви, непременно вольным подвигом и подвигом именно высшей любви и высших благородных начал жизни человеческой, и не может и не хочет признать мир, ибо он привык любить только себя и любовью больше плоти и сластолюбия, любовью к тем внешним явлениям наличной жизни, которые составляют приятный мираж его жизни, cfra мысль, которую мы хотим утвердить как чисто христианскую по вопросам о страданиях жизни, думается, имеет за себя весь наличный опыт самого же человека и тысячи отдельных примеров для подтверждения; не чужда она и чисто психологической правды. Что в самом деле в обычной жизни — общественной и частной — побуждает людей идти на страдания, воспринимать их целиком и не только не тяготиться ими, но находить в них высший смысл, высшую свою гордость и торжество духа своего? Да опять та же любовь: к Отечеству ли, к идее ли, к родным, к богатству ли даже или к чему-либо иному, — та именно высшая в природе человека сила, которая ставит человека на пьедестал свободного деятеля и творца жизни. Так, значит, и в обычной жизни на каждом почти шагу мы можем видеть, что любовь и свобода осмысливают страдания, дают им иной характер и высшую цену; мало того, эти самые страдания, как подвиг свободы и любви, переходят в историю, делаются достоянием человечества и предметом или просто удивления или даже преклонения.

А жизнь ясно говорит нам в живых примерах, как звучат эти самые страдания в личной жизни тех, кто восприял их в качестве свободного подвига ради высшей любви. Что можно сказать о настроении духа апостола Павла, когда он открыто говорит: «Благоволю в немощах, в досаждениях, в скорбях и темницах, мне умереть — приобретение»? Не раскрыта ли теперь эта тайна и смысл страданий в жизни целого сонма мучеников, исповедников, преподобных и всякого рода подвижников? Не раскрыта ли она во всех этих словах Апостола: «Всякую радость имейте, егда впадаете во искушения, всегда радуйтеся, непрестанно о всем благодарите» и т.п.

Вот почему Христос и сказал, что каждому нужно не бегать страданий и не заглушать их путем искусственно созидаемого миража якобы благ жизни, а нужно каждому взять на себя вольною волею крест своей жизни и следовать за Ним именно, т.е. по пути добровольного, свободного восприятия и несения страданий ради высшей любви.

Но еще вопрос: есть ли какая-нибудь возможность так воспринять в свою личную жизнь страдания, как учит христианство, т.е. как свободный и сознательный подвиг жизни во имя любви и во имя нравственного совершенствования? Разумеем возможность, конечно, психологическую, которая одна только в данном случае и имеет значение.

Такая возможность, несомненно, есть, и заключается она в том внутреннем духовном настроении человека, которое можно определить как сознание своей виновности пред Богом. Даже ведь обычная психология преступников, раскаявшихся и сознавших свой грех и преступление, такова, что непременно хочется страдать. Есть в человеке какая-то внутренняя потребность выстрадать за совершенное преступление самое право на новую чистую человеческую жизнь, и эти уже чисто добровольные муки и страдания воспринимаются не столько как тяжесть и тем более не как бессмысленное мщение правосудия, а только как бы законные муки нового духовного рождения, и в отношении к ним не только чувствуется примиренность, но и благодарность. Нет ничего, кажется, тяжелее, как жить на положении только прощенного преступника и грешника; хочется непременно выстрадать законное право на жизнь. Это — психологическое требование самой природы человека, когда в ней просыпается совесть и истинная человечность, и едва ли это можно относить только на счет самолюбия и гордости. Здесь выражается то самое, что Псалмопевец выразил в словах: «Благо мне, яко смирил мя еси», или апостол Павел, когда говорил: «Благоволю в немощах, в изгнаниях, в скорбях», ибо поскольку внешний человек тлеет, постольку внутренний обновляется, а по сему и самая смерть — величайшее из зол — является даже приобретением.

Это значение страданий и добровольное, даже радостное приятие их, сознание необходимости добровольно пострадать за преступление особенно хорошо выражено у Достоевского; припомните беседы Сони Мармеладовой с Раскольниковым и тот процесс нравственного возрождения, который пережил Раскольников, понявши, наконец, смысл страданий. А ведь в системе христианского мировоззрения или, лучше сказать, в сфере христианского настроения и живой веры, если кому дает ее Господь, мы все мыслимся и можем чувствовать себя преступниками за зло и страдания как извратители Божиего порядка и закона о нашей жизни, виновные в этом извращении и как бы убийстве богоподобия не только в праотце своем, но и в личной жизни своей, разрушающей дело Божие и Его царство и создающей царство диавола. Вот почему христианская жизнь и должна начинаться с покаяния и слез как сознания греха и своей виновности пред Богом. Припомним проповедь Предтечи, которой он начал дело благовестия, и опыт подвига жизни всех носителей христианской жизни. Это есть первое дело даже более благодати Божией, нежели собственных усилий человека. Но зато где оно есть и кто в христианстве находит это как бы прозрение и восприятие в чувстве того, что выражено в догмате о добровольном грехопадении человека, для того тайна страданий делается не только понятна, но и является возможность осмыслить эти страдания, примириться с ними и воспринять их, как подвиг нравственного возрождения в чувстве свободной любви к Богу и Христу, страдавшему за нас — преступников и грешников.

Итак, по вопросу о страданиях можно сказать следующее:

1) Проблема зла и страданий есть вековая проблема человечества, без решения ее история человечества не имеет смысла, да и самая жизнь разумно невозможна.

2) Единственно удовлетворительное решение этой проблемы дается в системе христианского мировоззрения.

3) Зло и страдания есть состояние искаженного порядка жизни, и виновник этого искажения в земной жизни — сам человек; при этом понятие зла и страданий вовсе не однозначащи: зло — понятие чисто моральное, а страдания сами по себе — вне области понятий добра и зла, хотя и могут быть причиной добра и зла в зависимости от воли человека.

4) Нужно сознать себя виновными и преступными пред Богом за зло и страдания жизни и в чувстве этой виновности восприять эти страдания в добровольный подвиг своей жизни. Тайна креста Христова и благодати его в том и заключается, что сильна создать подобное настроение и не только примирить и осмыслить страдания, но и сделать их источником радости. Это показывает живой опыт всех носителей правды Христовой. Внутренний опыт живой верующей личности и есть та единственная сфера, в которой совершается и решение вопроса о страданиях и примирение с ними. Так опять и здесь, как и везде, что касается нашей жизни, открывается тайна личности человеческой как силы, претворяющей самую жизнь, и ясно, что человек должен сознать, что с периферии жизни, с внешней окружности ее, он должен обратиться внутрь себя и здесь искать блага и радости жизни, — здесь же кроется и отрицание их. А слово о кресте Христовом как о вольно подъятом подвиге Христа ради высшей любви вещает нам не юродство и безумие жизни, а высшую мудрость легкого несения жизненных скорбей, и слово это, сияя над нами светом высшего смысла жизни и силой живой сострадательной и самоотверженной любви к Богу и ближнему, может сказать нам, почему же «лето приятно» еще не наступило, может указать и путь к нему, да и указывает его. Вопрос о вечности мучений, смущающих человека даже и в системе христианского вероучения, есть во всяком случае дело не ума нашего, связанного категориями времени и самую вечность понимающего, несомненно, под точкой зрения категорий времени и пространства.

Нам, кажется, достаточно ясно указано, как решить этот вопрос практически в приложении к себе, т.е. как избежать этой вечности мучений и снять с Бога вину жестокости по отношению к нам самим; попытка решить этот вопрос в приложении к бытию вообще или в отношении к иному бытию — с целию даже как бы оправдать Бога в планах творения — есть уже дерзновенное навязывание Божиему уму своих планов и положений богословствующего нашего ума и данные только нашей догматики выводить за пределы домостроительства спасения человеков. И по поводу тех, которые в ложной скорби за весь мир и спасение его стали бы сами пренебрегать своим спасением и делом любви к Богу, можно сказать в предостережение их то же, что, говорят, один мудрый христианский муж сказал вопрошавшему: «Что же Господь делал до творения мира?» — Он отвечал ему: «Готовил бездну для любопытствующих об этом самом».

Источник:      Журнал "Русский инок" сентябрь 2008 г.