КРЕЩЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК

КРЕЩЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК

В.И. Даль

– Бабушка, сегодня, няня говорит, опять сочельник, можно нам с Мишей…

– Постничать? Можно и должно, – сказала бабушка, – но сочельничать со мной не сможете.

– Бабушка, душенька, позволь, ты увидишь, что сможем, нам так хочется!

– Саша, детям обыкновенно хочется более того, что они могут исполнить. Послушай, дружочек мой, – говорила старушка, притягивая девочку к себе за руку, – пока ты мала, то хоти и желай исполнять обряды наши, это хорошо; когда же вырастешь и будешь здорова, то исполняй их, по силе своей: постись, сочельничай, ходи в церковь, ставь свечку, подавай вынимать просвирку; во всем этом, когда подрастешь, поймешь высокий смысл. Теперь же, пока ты мала, то желай и думай: когда вырасту, стану то и то делать и сочельничать.

– Нет, душечка, бабушка, позволь теперь, – говорила внучка, вертясь от нетерпенья, – я и Мишу позову, и мы с тобой вместе станем сочельничать.

С этими словами она убежала и через минуту послышалась их общая топотня и голос Миши: «И я хочу, я тоже буду с тобой и с бабушкой!» Дети вбежали, держась за руки и говоря в один голос: «Позволь, милая бабушка!»

– Да вас стошнит, дети!

– О нет, мне ничего! Папа часто опаздывает к обеду, а меня не тошнило!

– Дети, сколько раз вы до обеда едите?– спросила старушка и стала насчитывать: – Чай пьете?

– Да!

– Завтракаете?

– Да, но мы сегодня не хотим чаю, – отвечали дети, – а завтрак часто бывает невкусный!

– Послушайте, вот мы что сделаем, – сказала бабушка, так как сочельник – более для взрослых, чем для маленьких, то вы будете сочельничать наполовину.

– Как это? – спросил Миша, вскидывая голову и глядя прямо на бабушку.

– А вот как: завтракать вы не станете, а чай свой принесите сюда, его выпьете вместо завтрака.

Саша была в нерешимости соглашаться ли на такую сделку; но Миша удовлетворился ею и, затопав лошадкой, побежал за своей чашкой, и девочка увлеклась его примером. Няня внесла чашки и корзинку с постным хлебом и поставила на стол, прикрыв салфеткой.

– Теперь, дети, пока ступайте, – сказала бабушка, – у меня есть дело, а к завтраку приходите.

– Хорошо, бабушка!

– Миша, как я рада, – говорила Саша, подпрыгивая по коридору. – Мы тоже сочельничаем; нет – полусочельничаем, – поправилась девочка. Часа чрез два Миша вбежал к бабушке с вопросом, не пора ли завтракать.

– Нет еще, дружок, – отвечала та.

Через четверть часа Саша тихонько постояла на пороге перед бабушкой, но старушка не подымала глаз от большой темной книги, которая лежала перед нею, и девочка ушла. Немного погодя, Миша закричал в дверь: «Не пора ли нам кушать?»

– Нет еще, – отвечала старушка.

Через полчаса тихонько вошла задумчивая Саша; она была бледнее обыкновенного. Бабушка перевернула листочек книги и поглядела на внучку.

– Ну, что, Саша, тебе есть хочется?

– Хочется, – тихонько проговорила девочка, опустив голову.

– Пожалуй, завтракайте сегодня получасом ранее; погляди-ка, дружок, есть ли половина двенадцатого?

– Есть, есть, бабушка! Даже две черточки перешли за полчаса, – сказала Саша, водя пальцем по стеклу. – Миша! – закричала она, – а Миша уже давно поджидал у дверей. Друг перед другом, торопясь, усаживались они за чай.

– Бабушка, ты позволишь нам еще по кусочку? Ведь мы завтракать не станем, – сказал Миша.

– Хорошо, кушайте, однако скажите-ка мне, правду ли вам бабушка говорила, что маленькие не могут сочельничать?

– Правда! – сказали дети.

– Знайте же и помните, что бабушка никогда не обманывает, а всегда говорит правду.

Слово это пришлось впору, и с этого дня дети приходили к бабушке советоваться во всех спорных делах. «Бабушка знает», «я бабушку спрошу», «бабушка всегда говорит правду», — толковали дети между собой.

— А можно туда, к бабушке, — послышалось несколько детских голосов, и в комнату вбежали трое: Мери впереди, двое ее братьев, Сережа и Алеша, за нею; поднялась суматоха, объятия, поцелуи, шум, смех. Дети эти были также внуки старушки, только не родные, а двоюродные, — дети ее родного племянника.

— Мери, Мери, а мы сочельничаем, я сочельничаю, Мери, — кричал Миша, торопясь прожевать хлеб.

— Как ты сочельничаешь? — спросила шестилетняя девочка, не понимавшая этого слова.

— Ничего не ем до вечера, — важно отвечал Миша.

— Нет, — перебила Саша, толкуя его слова, — мы полусочельничаем.

Малютка стояла, вытараща глаза, она ничего не понимала, тем более, что, входя, видела, как дети ели.

— Мишенька, — громко сказала бабушка, — а что я тебе говорила о сочельнике?

И старушка сама же отчетливо и ясно повторила, что маленькие и слабые сочельничать не могут, а потому и не должны, это не по их силам.

— Это, — прибавила она, — ты сегодня сам на себе испытал; но как малый, так и большой должны удерживаться от того, от чего в силах воздержаться; например: хвастать чем бы то ни было никуда не годится, и от этого всякий, кто захочет, может удержаться. Так ли, Сереженька? — спросила старушка, заметив внимание своего старшего внука.

— Я сейчас думал о том, о чем вы говорите, бабушка, только это трудно, очень трудно, все думать да обдумывать, как бы чем не похвалиться; ведь если все передумать, — продолжал мальчик с расстановкой, — то выйдет, что многое делаешь из-за похвалы.

Старушка с видимым удовольствием слушала Сережу, потом взяла его голову обеими руками, крепко поцеловала в лоб и, пристально глядя в разумные глаза ребенка, сказала:

— В том-то и задача каждого человека, чтобы всегда помнить и делать должное. Привыкать же к этому надо сызмала; вот хоть ты теперь: ты знаешь, что хвастать не должно, ну и будешь остерегаться, а когда отвыкнешь от этого, то задашь себе другую задачу, например,: делать должное так, чтобы оно людям в глаза не бросалось и тебя бы не хвалили за то, что ты делаешь свое дело.

– Да что ж это! Пойдемте играть, – кричала соскучившаяся Мери, таща то одного, то другого; – А знаете, – продолжала она, – у нас скоро будут гости, только без кукол!

– Ах да, Саша, ты знаешь, что придумала Мери? – сказал Алеша.

– Что, что? – живо спросили маленькие хозяева.

Алеша покатился со смеху.

– Она хочет пригласить гостей с тем, – сказал он, – чтоб они приехали в штопанных платьях!

– Алеша! – закричала малютка, бросаясь к брату.

– Право, так, – уверял он.

– Алеша! – кричала девочка, зажимая ему рот.

– Это она все за Лину заступается, – объяснял мальчик, увертываясь от маленькой ручонки, а мама говорит: что же делать тем, у кого нет рваных платьев, – тем как быть?

– Саша, Миша! Вы его не слушайте! – торопилась перебить Мери, я сказала: мне не нужно, чтобы мои гости были разряжены, пусть приедут в старых платьях!

Бабушка, слышавшая о случившемся с Линою на кукольном вечере, поняла, в чем дело, и сказала:

– Ты, Мери, вот что сделай: сама оденься попроще, ну и самых близких попроси о том же, а охотницам до нарядов ничего не говори. Щеголих у тебя будет наполовину, а другая половина оденется просто, так что между ними и Лина не будет отличаться.

Этот совет очень понравился Саше, и она, прыгая перед старушкой, сказала:

– Бабушка, позволь мне самой с Мери выбрать из моих платьев то, которое тогда и надену.

– Идите, выбирайте, что хотите, только чур не комкать.

И вся стая запрыгала и понеслась в детскую. Чрез час красные, запыхавшиеся дети опять вбежали к старушке.

– Ах, мои голубчики, да как вы умаялись! – сказала она, глядя на внучат.

– Бабушка, я хочу им показать мою дочку!

– Нельзя, дружок, я сейчас была там, она и твоя мама обе спят.

Дети переглянулись, как бы советуясь, что им теперь делать, чем заняться.

– Ах да, бабушка, няня хотела у тебя проситься за Богоявленской водой. Это какая вода? – спросила Саша.

– Та, которую сегодня святят за вечерней, – сказала старушка. – До нее ничего не едят, сочельничают; когда выпьют этой воды, тогда начинают есть.

Саша вдруг вспомнила Рождественский сочельник, как бабушка с нею говорила, как ей было хорошо сидеть, приютясь возле старушке.

– Бабушка, милая, расскажи нам про сочельник, помнишь, как тогда!

Бабушка, посмотрев на детей, сказала:

– Трудновато говорить с вами, детки; вы все не ровни: Сережа и Алеша знают Священную историю, Мери с Мишей ничего не знают и не понимают, а ты, Саша, только некоторые картинки запомнила.

– Бабушка, ты, как тогда, говори, – я все поняла!

– Ну, друг мой, ведь рассказ на рассказ не придется; однако, пожалуй, попробую.

Все захлопали в ладоши; дети любят слушать, умели бы только с ними говорить. Бабушка посадила Мери к себе на колени, Сашу в ноги, на скамеечку, мальчикам позволила сесть на ковер и, приноравливаясь сколько можно к понятию детей, начала:

– Ну, Саша, скажи нам, какая картинка – Крещение Господне? На Иордане, – прибавила старушка, видя, что девочка задумалась.

– Ах, это на реке-то! Вот стоит один на берегу повыше.

– Иоанн Креститель, – подсказал Алеша.

– Да, Иоанн Креститель, у него палочка перевязана поперек крестом, и кончики висят длинные-длинные, он зачерпнул в чашечку водицы и льет ее на голову...

– Господа...

– Алеша, да я сама знаю, – нетерпеливо отозвалась девочка, – и льет на голову Господа Иисуса Христа, а Он по колени в воде стоит, а над головою у Него птичка...

– Голубь, – не утерпев, подсказал Алеша.

Мери взяла бабушку за обе щеки, — и она теперь тоже вспомнила картинку, — и ну целоваться, говоря: «Я это тоже знаю, я все это знаю».

— Перестань, Мери, — нетерпеливо перебил ее Сережа.

— Ну, так слушайте: Иоанн Креститель был пророк. Ты помнишь, Саша, что я говорила тебе о пророках? — Но видя, что девочка задумалась, бабушка продолжала. Пророками назывались такие люди, которых Господь выбирал для того, чтобы учить людей и наставлять их в том, что заповеди даны им не затем, чтобы их прятать в золотой ковчег и заучивать их попугаями, но чтобы исполнять их приказания. Такой пророк был Иоанн, прозванный Крестителем.

— Бабушка, — спросил Алеша, — его прозвали Крестителем за то, что он крестил?

— Да, дружок мой, — ответила она.

— Послушай, бабушка, — несколько робко продолжал Алеша, — за что же его так прозвали, ведь не он один, а все священники крестят?

— Ах, Анечка, здравствуй, Оля! — кричали дети, здороваясь с вошедшей сестрицей. — Сядь сюда! Нет, сюда, ко мне, к нам! — кричали они, отстраняясь друг от друга, чтобы дать место общей своей любимице.

— Садись-ка, дружок, подле меня,

— сказала бабушка, — да помоги-ка мне рассказать им о Крещении Господнем: вы друг друга лучше понимаете.

Затем, обратясь к Алеше, она продолжала:

— Да, теперь, после Иоанна Крестителя, крестит каждый священник, но до него никто не крестил; он первый ввел этот обряд, и невидимое для нас дело, покаяние человека, обрядил, то есть одел, в видимый обряд омовения водою.

— Бабушка, это что такое — покаяние?

— спросила Саша, пристально глядя на старушку.

— Да, вот поди, толкуй с вами! — сказала бабушка, тряхнув головой; потом, подумав немного, спросила внучку: — Ты, дружок, когда нашалишь, а потом, поняв, что огорчила папу и маму, ты что тогда делаешь?

— Что же, бабушка, я тогда прошу прощенья!

— Ну вот, это-то самое, когда пожалеешь, что дурно сделала, да идешь просить прощенья, это и зовется у людей раскаянием, а раскаяние перед Богом называется покаянием. Поняла-ли, Саша?

— Да, поняла, — задумчиво сказала девочка, а потом прибавила: — Когда я у папы прошу прощенья, это значит, я раскаиваюсь; когда же прошу прощенья у Бога, то я...

— То ты каешься, — подсказала старушка, заметив, что девочка не сладит со словом «покаяние».

— Бабушка, — спросила Мери, — Бог слышит, когда у него просят прощенья?

— Слышит и прощает, если видит, что люди, каясь, хотят исправиться.

— Послушай-ка, бабушка, — начал Миша, пробираясь к старушке, — ты мне скажи вот что: разве большие тоже каются? Ведь большие не шалят?

— И не шалят, да грешат, дружок, то есть, грешат, не делая того, что Господь велит. Вот и в то время, когда жил Иоанн, народ очень грешил: хотя иудеи и писали приказания Божии у себя на дверях, чтобы всегда видеть и помнить их, но это обратилось у них в один обычай, а исполнять заповедей они не исполняли. Святой Иоанн, живя в степи, в пустынном месте, около Иордана, говорил приходящему к нему народу: «Опомнитесь, бросьте дурную жизнь, покайтесь и принесите плоды, достойные покаяния; вы живете, как бесплодные деревья, которые напрасно растут; но берегитесь, за такую жизнь вашу наказание близко, секира (топор) лежит у корня дерева, бесполезное дерево скоро будет срублено». Вы видите, дети, что он говорил не так просто, как говорим мы; он уподоблял людей деревьям, полезные дела – плодам, наказание – секире. Таким языком говорят на Востоке все азиатские народы. Слово Божие писано же на Востоке, а потому и писано притчами и уподоблениями. Мало того, что восточные жители говорят иносказательно, они часто речи свои подкрепляют или изображают делом, и это-то иносказательное дело или действие мы называем обрядом. Например: ты, Сережа, хорошо помнишь, что сказал Пилат, когда народ требовал осуждения Господа?

– Помню, – отвечал Сережа, – он сказал: «Я невинен в крови праведника этого».

– Ну, а что Пилат еще при этом сделал? – спросила старушка.

– Он велел подать воды и умыл, при народе, руки свои.

– Вот это-то дело и было уподобленным, обрядовым. Понимаешь ли ты, дружок?

– Да, – сказал мальчик, не сводя глаз с бабушки. – Этим иносказательным умовением рук Пилат подтвердил свои слова о чистоте и невинности своей в деле осуждения Иисуса Христа. Иоанн, призывая народ к покаянию и очищению от греха, наставлял его, уча доброй жизни, и потом, в знак очищения от греха, омывал кающихся водою. Обряд крещения, несколько измененный, перешел и к нам.

– Заметь, Сереженька, – сказала бабушка, обращаясь к внуку как к старшему из детей, – заметь и помни, дружок, что наша христианская Церковь основалась на Востоке и что вся внешность ее – в том же иносказательном духе, о котором я сейчас говорила: обряды, служба, одежда, даже утварь церковная – все это уподоблено, все заключает в себе высокий духовный смысл, который, к сожалению, не многим известен.

– Отчего неизвестен? – живо спросила Аня.

– Оттого, что иные не могут, а другие не заботятся понять его, – отвечала старушка, глядя в глаза внучке; ей отрадно было следить за сочувствием ребенка.

– Бабушка, – хотела что-то спросить Аня.

– Постой, постой, дружок, – перебила ее старушка,– с тобой поговорим когда-нибудь отдельно, а теперь дай кончить о крещении и о Богоявленской воде. Слушайте же, детки: Иоанн Креститель поселился, как я уже вам сказала, в пустыне, народ сходился к нему отовсюду, иные – из усердия к святому человеку, другие – из любопытства, посмотреть на пустынника и послушать его дивных речей. Он говорил народу: «Кто вразумил вас бежать от наступающего гнева? Уже и секира лежит при корне дерева? Всякое дерево, не приносящее хорошего плода, будет срублено и брошено в огонь. После меня придет Тот, Кто сильнее меня, Кому я недостоин нести обувь Его. Я крещу вас водою покаяния, Он же будет крестить Духом Святым и огнем. Лопата в Его руке, и Он очистит гумно свое и соберет пшеницу в житницу, а солому сожжет огнем». Так говорил он, и в народе пробуждалось смутное предчувствие чего-то близкого, великого. Понимая притчу Иоаннову народ размышлял: обувь — это низшее, последнее в одежде; если же и святой муж недостоин понести обувь Того, Кого он возвещает, то что же это будет? Народ понимал также, что пшеницею он называл добрых и полезных людей, а соломою — пустых тунеядцев; что гумно иносказательно представляет мир, где полезные люди перемешаны с бесполезными, как зерно с мякиной, и что Иоанн ждет Господина гумна. Однажды утром, когда он крестил и толпы народа собрались на берегу Иордана, он вдруг увидел вдали идущего к нему Иисуса. Пророк душою своей узнал Господа и, в восторге высоко подымая руки, закричал народу: «Вот Он! Вот Агнец Божий, взимающий на себя грехи мира! Вот Тот, о Ком я говорил: после меня придет Тот, Кто сильнее меня!»

— Бабушка, бабушка, я видел это! — радостно закричал Сережа. — Иоанн и рукой, и крестом указывает народу на Господа!

Дети в изумлении смотрели на раскрасневшегося мальчика. Бабушка, тоже, поглядев на него, спросила:

— Ты во сне это видел, дружок?

— Нет, не во сне, я видел картину Иванова: явление Господа народу! Ах, бабушка, как хорошо! Иоанн словно живой, словно громко говорит народу, а Господь идет вдали, тихо-тихо, один одинешенек. Так хорошо, словно спереди картины шумно, а там, вдали, около Господа, так тихо! Алеша, ты помнишь, мы вместе ходили смотреть? – спросил Сережа брата.

А Алеша уже давно припоминал что-то и сказал:

– Ну, помню, помню: Иоанн Креститель словно мехом обернут, сам такой высокий!

– Так вот, дети, – перебила их бабушка, – Господь Иисус Христос, который сошел на землю и нам в пример прожил с людьми земную жизнь, Сам на Себе подтвердил обряд крещенья, то есть сам крестился от Иоанна, который сначала отказывался, говоря: «Не Тебе у меня, а мне следует у Тебя креститься!», но затем исполнил волю Господню, который сказал: «Так тому быть должно». И когда Господь крестился, то Иоанн видел духом своим небо открытое и Духа Господня, Духа любви, кротости и чистоты – в земном виде – в образе самого кроткого и чистого животного – голубя, летавшего над Господом.

Саша, сидевшая в ногах на скамеечке вдруг потянулась через Мери к бабушке, говоря:

– А как же это, помнишь, ты говорила о барашке, что он самый добрый?

– Да, Саша, я говорила и теперь скажу, что между зверями, барашек ягненок, или по-славянски агнец, есть самое смирное и доброе животное, а между птицами – голубь: потому-то они оба и означают, на языке притч или иносказаний, кротость и чистоту. У нас, на полу-русском, гостином языке, иносказание или притчу назовут аллегорией, а сами образы иносказаний, как, например, здесь ягненка и голубя – символом. Вот вам несколько подобных примеров: лев как самый сильный из зверей есть представитель, символ или образ силы; волк – образ хищности; лиса – хитрости; собака – верности; свинья – невежества и нечистоты. Говорят, у древних на Востоке не только звери, птицы и рыбы, но даже каждый цветок имел свое особое значенье! Там еще и доныне сохранился язык цветов, который, может быть, с изменениями и добавлениями, отчасти дошел и до нас. Например: роза – символ красоты; фиалка – скромности; лавр – мудрости и славы; мирт – символ любви; полынь – горькая неправда и пр. У языка символов или иносказаний было свое письмо, которое у древних называлось иероглифами. Иероглифы – письменные знаки древних – по сию пору уцелели на камнях и египетских пирамидах, но языка не зная этого, мы не понимаем и его знаков.

– Бабушка, я слышал от дяди, что есть ученые, которые разбирают иероглифы, – сказал Сережа.

– Да, дружок, и самый замечательный из них – Шампольон. Он говорит, что у египтян были различные иероглифы; древнейшие – те, что называются символическими или картинными, там каждое изображение имело несколько смыслов. Вот например, – и старушка, взяв карандаш, начертила кружочек с точкой посередине, – вот этот знак представлял солнце, и свет его, и день, и жизнь природы, так как ничто не может жить без солнца; отвлеченно же знак солнца означает свет разума и тепло любви. Ну, да что об этом говорить, вам этого еще долго не понять, – сказала старушка, усмехнувшись на своих слушателей и на непосильные для них рассказы.

– Нет, бабушка, душечка, нет, рассказывай! – кричала Саша, показывая бабушке клочок бумаги, на котором она сама начертила кружок с точкой посередине. – Вот, когда кто нарисует этот кружочек, то это все равно, что написать: с-о-л-н-ц-е.

– Да, – сказал Сережа, – и оно же значит свет и тепло.

– Ах, как славно! – вскричала Саша, хлопая в ладоши. – Бабушка, душечка, скажи еще что-нибудь, а я нарисую и подпишу то, что оно будет значить!

– Ну, рисуй молодую луну, вот так, – и старушка очертила полкруга двумя кривыми чертами. – Это значит и месяц и ночь, и свет без тепла, ведь месяц не греет, так? Дети молча кивнули головою.

– А вот – круг с двойным крестом посередке представляет землю, создание; эти же три зубчатые черточки, одна над другою, как волны, означают воду, а кувшинчик, из которого зубчиками льется вода, значит омовение, очищение; а вот нарисуй весы: весы и поныне означают правду, правосудие, – и бабушка, наклонясь над Сашей, начертила ее рукой весы. – Вот это и по-древнему: суд и правда; теперь нарисуй-ка глаз и подпиши под ним: зрение и понимание; потом начерти ухо, и подпиши: слух и послушание.

Оказалось, что ухо Саша не умела рисовать; многие из детей брались помогать ей, но закончил Сережа.

– Да это чудо как весело, – говорила Саша, носясь с разрисованной бумажкой, – мы с Лизой вовсе так станем играть!

Мери потянулась посмотреть на бумажку, но, не понимая, в чем дело, нашла, что картинка не настолько хороша, чтобы долго ею забавляться.

Видя, что мысли детей рассеялись, и желая, чтобы рассказ ее не прошел без следа, старушка решила собрать обрывки детских мыслей в одно и поэтому вернулась к началу разговора.

– Что значит, Саша, Богоявленская вода, за которою собирается идти твоя няня?

Саша, посмотрев поочередно то на бабушку, то на детей, в недоумении отвечала:

– Не знаю, ты, кажется, об ней ничего не рассказывала.

– Нет, я еще не дошла до нее, но сейчас доскажу. Накануне праздника Крещения, то есть в Крещенский сочельник, за вечерней, святят воду, опускают в нее крест – в память того, что Господь на Иордане сам входил в воду и там ее освятил, и потом эту освященную воду называют Богоявленской. В Крещенский сочельник мы сочельничаем до этой воды, как в Рождественский – до первой звезды. У нас установлено праздновать каждый год все самые замечательные случаи из земной жизни Господа, и эти праздники называются Господними. Ах, детки мои, – заключила бабушка тем же, чем начала рассказ, обнимая и целуя детей, – трудно говорить с вами, с такими неровнями!

– Мы все поняли, – весело сказал Алеша, сознавая у себя новые понятия вследствие разговора с бабушкой.

– Ты не бойся, бабушка, – говорил Миша, карабкаясь на диван, хватая и обнимая старушку, – мы с Сашей все поняли, мы знаем, что Бог был на земле такой добрый, как барашек и голубок.

– И вам велел быть такими же, – промолвила старушка, – будьте кротки, как голуби, говорил Он, уча людей.

– Бабушка, – спросил Алеша, – а те люди, которым говорил Господь, сказали это другим людям, а те люди – еще другим, а те другие, – говорил мальчик, покачивая головой в такт, – сказали твоей бабушке, а ты уж нам рассказала, да? Так ведь?

– Пожалуй, так и было, – ответила старушка, смеясь Алешиной догадке. – Такой рассказ от бабушки к внучке называется преданием. Но предание не всегда бывает верно, а вернее, дошли до нас слова Господни через учеников Его, которые записали все, что Он делал и говорил на земле, и поместили вот в этой книге, – сказала старушка, указав на большую толстую книгу, лежавшую на столе. – Эта книга называется Евангелием.

– Так твоя книга – Евангелие, – протяжно сказали Саша с Мишей, – ты, бабушка, покажи ее нам когда-нибудь.

Пока Саша договаривала эти слова, лицо ее вдруг засветилось радостью, губы улыбались: видно было, что ее занимала какая-то приятная мысль. Бабушка с легкой улыбкой пытливо глядела на девочку. «Ну», – сказала старушка, ободряя Сашу высказать свое чувство. Улыбка совсем расцвела, и Саша, глубоко вздыхая, сказала: «Быть может, моя дочка будет такая же хорошая и добренькая, как барашек!» Сережа, потянув Сашу, посадил ее к себе на колени и сказал: «Ты знаешь, что сделай: ты проси бабушку читать тебе из той книги, а потом учи Любу тому, что там написано!» На мгновенье девочка задумалась: она вникала в слова брата; потом, взглянув на бабушку, ласково припала к ней головкой и тихонько спросила: «Да?» И на одобрительный знак старушки она еще крепче обняла ее, говоря: «Моя хорошая бабушка, как я люблю тебя!» «И я», – вскричал Миша. «И мы, и мы тоже», – говорили дети, теснясь около старушки.

Источник:      Журнал "Глинские чтения" январь-февраль 2008 г.