С 1947 года… и раньше

С 1947 года… и раньше

К.Е. Скурат,

заслуженный профессор Московской Духовной Академии,

доктор церковной истории

Сегодня мы начинаем знакомить читателей с отрывками из воспоминаний преподавателя Московских Духовных школ, у которого прошли обучение несколько поколений священнослужителей Русской Православной Церкви. Эти воспоминания открывают первый том 11-томного собрания сочинений К.Е. Скурата, которое начало выходить стараниями общины Троицкого собора г. Яхромы Московской области. В первый том вошли также труды по патрологии (I-V века). Тема второго тома: наставления великих учителей Церкви, третий том посвящен наставлениям русских святых отцов Церкви.

Моим родным

Духовным школам

Минской и Московской

Начинаю с 1947 года потому, что этот год был одним из самых важных в моей жизни — год поступления в Минскую Духовную Семинарию. А начал писать свои воспоминания только потому, что ранней весной 1998 г. (25 марта), встретив меня в коридоре после совершения акафиста Божией Матери в Академическом храме, ректор Московских Духовных школ епископ Верейский Евгений (Решетников) остановился и, после небольшой паузы, сказал: «Вам есть послушание». Увидев мое смущение и поняв, что в 69 лет новые послушания принимаются с некоторым опасением, владыка продолжил: «Написать воспоминания... У нас есть воспоминания выпускников прежних Духовных Академий (имеются ввиду до 1917 г. — К. С), а нынешних нет...» Эти слова Преосвященного ректора и понудили меня взяться за перо.

Хотелось бы в своих воспоминаниях меньше всего говорить о себе, но поступать так будет довольно сложно, потому что воспоминания — это мной когда-то увиденное, услышанное, пережитое, это частичка моей жизни...

I. Минская Духовная Семинария

О Минской Духовной Семинарии я могу говорить только тепло. Думаю, что православный читатель поймет меня в этом: обучение в Семинарии было для меня, как и для моих коллег, временем духовного становления, определением направления жизненного пути, утверждения в церковности. Именно здесь мы до конца поняли смысл, цель человеческого призвания и всего бытия. Именно она — Родная, Дорогая — с любовью раскрыла перед нами Небесные Сокровища, которые никто и ничто не может уничтожить — они Вечны... К тому же годы моего обучения в Семинарии (1947-1951) стояли в непосредственной близости к концу Второй мировой войны. В Семинарию пришли люди — все до единого — опаленные огнем битв, испытаний, страданий. Среди нас имелись и бывшие фронтовики, и партизаны, и много потрудившихся в тылу для Победы... Какие это были люди!.. Немало их уже ушло в мир иной. Господи! Прими их в Свои Небесные обители, а оставшимся в земном пути умножь благие лета!

Поступление в Семинарию

В 1947 году произошла реорганизация Пастырских двухгодичных курсов, действовавших в Жировицах, в Семинарию. Поэтому благочинным Минской епархии было дано указание правящим епископом объявить в храмах о предстоящем наборе воспитанников. Как только эта весть дошла до меня, я весь загорелся желанием во что бы то ни стало поступить в Семинарию — и начал усиленно готовиться. Помогал мне в этом (сегодня я с большой благодарностью вспоминаю его) священник соседнего прихода деревни Тумиловичи Михаил Уляхин (ныне митрофорный протоиерей, служит под С.-Петербургом). Я приходил в храм, читал, пел, прислуживал. Затем батюшка приглашал меня в свой дом, угощал чайком и давал мне очередное задание, которое я в течение недели не только старался выполнить, но и сделать значительно больше. Вообще же с детства я привык работать сам — без руководителя: учить в сельской местности некому и потому привыкаешь сам давать себе задания и выполнять их. Тяготение же к учению у меня всегда было большое, даже очень большое (оно не прошло и сейчас).

Невольно я вспомнил сейчас военный 1942 год. Первого сентября этого года я пошел в школу, чтобы продолжить обучение. Прихожу, двери все открыты, никого нет. Обошел все классы — ни души. Сел за стол и жду. Слышу шаги, открывается дверь — и на пороге появляется старушка с ключами в руке. «Ты зачем пришел, сынок, учиться?» — спросила она. «Да», — ответил я. «Занятий не будет, я пришла запереть дверь». Тут я все понял. Собрал свой небогатый школьный скарб, заплакал и ушел. Растроганная старушка пыталась было меня успокоить, но от этого я еще сильнее заплакал... И, тем не менее, я продолжал учиться самостоятельно. — Осенью 1943 года, когда оккупационные власти сожгли наше село, из пожара я вынес и взял с собой только книги. (Какая же была досада потерять потом их — кто-то взял и «зачитал»). — Желание учиться и привычка работать самостоятельно очень и очень пригодились мне при подготовке к поступлению в Духовную Семинарию. Работая в иоле, я распевал гласы, учил тропари, историю двунадесятых праздников, Священную Историю. Молитвы мне не надо было учить, так как я их знал, ибо рос в православной семье. А церковнославянский язык тем более, ибо я часто читал в храме часы, Апостол, молитвы перед святым Причащением и после. И к месяцу августу подготовка была завершена. Отец Михаил направил меня со своей рекомендацией к Докшицкому протоиерею, в ведении которого находилось и мое родное село Комайск. Я ходил в храм и в Докшицы (там тоже читал, пел, прислуживал), но в летнее время 1947 года бывал там реже, чем в Тумиловичах, так как в Докшицах протоиерей. Николай Плещппский (очень хороший батюшка, построил каменную церковь — красу Докшиц) был уже старенький и заниматься со мной не мог, к тому же от Комайека до Докшиц расстояние в восемь километров, а до Тумилович — не более шести. Отец Николай встретил меня очень радушно (я к нему и потом ходил, когда он, совсем со-старившись, был на покое), но сказал, что надо еще съездить в Порплищи (от Докшиц еще километров десять) к благочинному протоиерею Михаилу Кузьменко — необходимы его слово и печать. Так я познакомился с отцом Михаилом. На меня он произвел впечатление неотразимое: молодой, красивый, высокий, с прекрасным голосом, общительный, доступный, умный. Тогда я подумал: побольше бы таких пастырей для Русской Православной Церкви. Но на него обратили внимание и «другие» — вскоре ему дали десять лет, обвинив его, как потом стало известно, в «покушении на жизнь Сталина, которого он не видел и не мог видеть ни живого, ни «мавзолейного». Отец Михаил отнесся ко мне очень внимательно — расспросил о моей жизни, родных, знакомых, о моих интересах и знаниях. И дал «добро». Со мной вместе был и другой абитуриент из Порплищ — Иосиф Гапаненок (потом протоиерей в России, скончался). С ним отец Михаил беседовал мало, так как хорошо его знал. В конце августа, «вооружившись» знаниями и документами, я в один из вечеров приехал к Гапаненку Иосифу, чтобы ночным поездом двинуться в Жировицы. На станции Порплищи к нам присоединился еще Иван Каминский (ныне митрофорный протоиерей, благочинный в Белоруссии), и мы втроем поехали навстречу неизвестному будущему. В моей жизни это была первая поездка в поезде и первая дальняя. В поезд я действительно садился с каким-то страхом. Страх этот увеличивался еще от того, что посадка была ночью, в полутьме, на медленно идущий поезд. Порплищи были не станцией, а полустанком, где поезд только притормаживал, но не останавливался. Надо было вскочить на ступеньки во время хода. А ведь в руках еще чемодан! Помню, мы «вскакивали» на разные ступеньки - иначе не догонишь. Собрались в одном вагоне — и я успокоился. Для моих сотоварищей волнений не было — для них, живших рядом с полустанком, ничего в посадке необычного не было. Забегая вперед, отмечу, что и потом ездили мы в Семинарию втроем — и в дороге испытали многое: мерзли в тамбуре, теснились на буферах, висели на подножках вагонов, одной рукой ухватившись за ручку возле подножек, а другой удерживая чемодан. Особенно страшно было путешествовать на подножках. Опасность состояла в том, что в ночное время однообразный стук колес поезда действует усыпляюще, и достаточно немного ослабить руку, как тут же можно оказаться под откосом. Но Господь давал силы и бодрость. А приходилось так путешествовать потому, что не было свободных мест — без билета ведь не пустят в вагон. Надо было еще умудриться повиснуть на подножке в самую последнюю минуту — на ходу поезда, иначе дежурные по вокзалу стащат, да еще и оштрафуют. Вот не ездили мы только на крыше!

О том, как нас встретила Семинария, не помню. Но помню сам экзамен... Заходили в какую-то большую аудиторию, где за столами сидело несколько человек. Спрашивали все — и чтение, и молитвы, и пение. Никаких других встреч как будто не было, но спрашивали долго, тщательно. Меня попросили прочитать на память тропари двунадесятых праздников, рассказать историю праздника Рождества Пресвятой Богородицы и спеть гамму. Историю праздника я рассказывал долго, подробно. Меня никто не перебивал, не исправлял.

Письменная работа — изложение — выполнялась отдельно.

Сдавать экзамены приехало много — около двухсот человек. Абитуриентам известно было, что примут не более сорока человек. Но вот удивительно, не наблюдалось никакого соперничества. Более того, помогали друг другу, советовали один другому, вместе повторяли материалы, друг друга экзаменовали. Я никогда не забуду ту помощь, какую оказал мне Николай Николаевич Ричко, впоследствии мой однокурсник по Московской Духовной Академии и сослуживец. Сегодняшние преподаватели хорошо его помнят как талантливого и справедливейшего доцента. Промысл Божий так устроил, что во время изложения — письменного экзамена — я оказался рядом с ним. Быстро написав свое изложение, он стал смотреть на мои «борения», улыбнулся, а затем взял мой лист и тут же исправил несколько ошибок и заменил некоторые слова. Я послушно все исправил и аккуратно переписал... Вечная память тебе, дорогой друг! Не окажись тебя рядом — неизвестно, как могла сложиться моя судьба... Господь так устроил, что Семинария направила в Московскую Духовную Академию только нас двоих, всех прочих — человек пять — в Ленинградскую (ныне Петербургская). А ведь и мы оба написали прошения для поступления в Ленинград. Но архиепископ Минский Питирим (Свиридов) велел нам обоим переписать прошения, обосновав свою волю так: «Окончивших первых двух по разрядному списку я направляю только в Москву. Остальные пусть едут в Ленинград». Поначалу мы были огорчены решением архиепископа, но потом увидели и убедились, что и здесь проявилась к нам великая милость Божия.

Вступительные экзамены в Семинарию прошли настолько успешно, что ректор архимандрит Митрофан (Гутовский), человек весьма энергичный, глубоко преданный делу Церкви, смог добиться получения разрешения у местной светской власти на увеличение приема в два раза. Вместо одного класса было организовано два параллельных — в первые классы приняли 67 воспитанников, а всего приняли 110. Кажется, это было всего один раз за все время существования Минской Семинарии до ее закрытия (в 1963 г.) и после восстановления (в 1989 г.)

В числе поступивших в Семинарию я был самым молодым, ибо первого сентября (день моего рождения по паспорту; на самом деле родился я 29 августа, а 1 сентября меня крестили) мне исполнилось ровно восемнадцать лет — возраст, строго определяемый тогдашними требованиями.

(Продолжение следует)

Источник:      Журнал "Пастырь" декабрь 2007 г.