На главную
На главную

Глинские чтения

 
 
 
К предыдущей К оглавлению К следующей

Схиархимандрит Иоанн (Маслов)

ЛЕКЦИИ
по пастырскому богословию

ПАСТЫРСТВО НАСТОЯТЕЛЯ ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ СХИАРХИМАНДРИТА МОИСЕЯ

Оптина пустынь была духовной лечебницей для душ, истерзанных грехом, потерявших или не нашедших смысла жизни, скорбящих и страждущих, ищущих вразумления, утешения, духовной поддержки, а также разрешения своих сомнений и недоумений.

Оптина пустынь расположена в трех километрах от древнего города Козельска, на правом лесном берегу реки Жиздры. По преданию, обитель была основана покаявшимся разбойником Оп-тою в начале XV столетия. Существует и другое мнение: возможно, первоначально это был общий монастырь, в котором жили монашествующие - старцы и старицы. Это мнение потверждается древними синодиками пустыни, в которых записаны имена схимонахов и схимонахинь. Русское слово "опт" выражает общее количество чего-либо. Отсюда - "Оптин монастырь", в смысле -общий монастырь.

Достоверные сведения об Оптиной пустыни появляются в XVI веке. В XVIII в. обитель пришла в запустение. Только в конце этого столетия усилиями Московского митрополита Платона Оптина пустынь возрождается, и в XIX столетии приобретает известность и славу благодаря подвизавшимся в ней в это время старцам.

Большое влияние оказывали оптинские подвижники на нравственное воспитание русского народа. Это были святые вожди нравственности земли Русской. Передовая русская интеллигенция XIX в. имела тяготение к Оптиной пустыни, не говоря уже о простом верующем народе. Ее посещали писатели, философы: Вл. Соловьев, Шевырев, И.В. и П.В. Киреевские, М.П. Погодин, Н.В. Гоголь, А.П. Толстой, Ф.М. Достоевский, К.Н. Леонтьев, Л.Н. Толстой.

Русская интеллигенция посещала эту обитель не из-за пустого любопытства, а с надеждой укрепить свои духовные силы. С благоговением эти люди изучали и описывали Оптину пустынь. Малейшее знакомство с жизнью и деятельностью оптинских старцев порождает в душе исследователя стремление глубже изучить и определить ее значение в истории Русской Церкви.

Они сознавали высоту внутреннего строя Оптиной пустыни. И.В. Киреевский прямо говорит, что для ознакомления с христианством необходимо познакомиться с жизнью оптинских старцев522.

Прежде чем непосредственно перейти к описанию пастырской деятельности трех великих оптинских старцев, необходимо кратко познакомиться с жизнью настоятеля Оптиной пустыни архимандрита Моисея. В 1820 г. по просьбе Преосвященного Филарета (Амфитеатрова), управлявшего Калужской епархией, братья Моисей и Антоний (Путиловы), подвизавшиеся уже 10 лет в пустынных рославльских лесах Смоленской обмети, переселились в Оптину пустынь, взяв с собой еще несколько иноков. Благодаря их трудам, Оптина пустынь день ото дня начала возрастать как внешне, так и внутренне.

В 1825 году управление обителью было поручено Моисею. Это был выдающийся администратор, талантливый строитель и мудрый наставник. Он управлял обителью 37 лет - с 1825 по 1862 год. Что делалось в Оптиной пустыни до него, имело характер лишь подготовительный. И все, что делалось после него, было лишь поддержанием им сделанного. Наиболее ценным, чем ознаменовал о. Моисей свое долговременное управление Оптиной пустынью, было учреждение пастырского окормления.

Во время настоятельства ему пришлось потерпеть много неприятностей. Случалось, что некоторые из немощных братии, особенно в первое время настоятельства о. Моисея, питая к нему за что-либо неудовольствие, увлекались до того, что поносили его разными укоризнами и делали это в присутствии его, притворяясь, что его не замечают. В подобных случаях о. Моисей все выелушивал, улыбаясь, с веселым видом и с какой-то радостью принимал неприятные слова как драгоценный подарок и после ни словом, ни делом не воздавал за такое неразумие. А приходя в келию, молился пред образом Спасителя, о Котором всегда говорил: "Вот мое прибежище!"

Во все время настоятельства ему приходилось переносить некоторые неприятности от епархиального начальства. Однако он всегда был сосредоточен в себе самом и не поднимал на притеснителей ни малейшего ропота.

В обитель о. Моисей принимал всех, кто только изъявлял желание жить в монастыре - и образованных людей, и простых из всякого сословия. От поступающих он не требовал никакого вклада в пользу обители. Не столько заботился о. Моисей о том, могут ли принимаемые им люди в монастырь принести пользу, сколько о том, чтобы обитель действительно послужила к их душевной пользе и спасению, - и потому одинаково охотно принимал не только молодых и здоровых, но и старых и хилых, изъявивших искреннее произволение посвятить остаток дней своих на служение Господу. С особенною отеческой любовью смотрел он на своих слепых, как они усердно подвизались в послушании - кто звонарем, кто в хлебне.

В то время обитель была бедна, часто даже не хватало дневного пропитания. Некоторые из братии роптали на о. Моисея за то, что он принимает многих, да притом старых и больных, в монастырь. Отец Моисей обычно отвечал: "Чем больше принимается в обитель, тем больше молитвенников и служащих Богу, Который на долю всякого и посылает потребное. Здоровый и молодой везде найдет себе пристанище, а если старых-то и неспособных к делу, каковы мы с вами, не призреть, то куда им деться? Притом же на всякого поступающего в монастырь Господь и посылает, а на старичков и на больных вдвое, потому что они сами ничем не могут воздать принявшей их обители".

Труды архимандрита Моисея не ограничивались заботой о том, чтобы построить и благоустроить церкви и келий и снабдить братство одеждой и трапезой; главное внимание старца было обращено на духовное воспитание монашествующих и нравственную их поддержку. В 1829 году переместился в Оп-тину пустынь о. Леонид, а в 1834 году, с согласия о. Моисея, прибыл сюда же для совместного жительства с о. Леонидом и иеромонах Макарий (Иванов), бывший прежде уставщиком и ризничим в Площанской пустыни.

Хотя в духовном назидании братии и прочих лиц, приходивших в Оптину пустынь, главными действующими лицами были старцы о. Леонид, Макарий (а потом и о. Амвросий), но и о. Моисея заслуга и участие в этом деле весьма велика. Он лучше других понимал высокое значение и силу благотворной деятельности старцев; судя обо всем не по человеческим соображениям и понятиям, а с духовной точки зрения, он с большим доброжелательством содействовал их трудам в деле спасения ближних.

О. Моисей без совета старцев не предпринимал ничего. Ново-поступивших и новопостригаемых поручал их руководству. Духовное руководство вводилось с большим трудом, но благодаря деятельности духовно мудрого настоятеля и его благих помощников, возделанное их сердечными воздыханиями, скорбями и молитвами, оно возрастало и укреплялось, а потом принесло и добрый плод на ниве Христовой.

Архимандрит Моисей никому не дозволял уклоняться в своеволие, но, с другой стороны, всякому благоразумно предоставлял достаточную свободу, зная, что каждый, занимаясь каким-либо делом, приобретает в нем навык и опытность и большею частью нельзя предвидеть, что может встретиться при исполнении того или другого поручения. О. архимандрит не любил входить в мелочи и тем связывать подчиненных. Главнейшее, что нужно, скажет, а остальное предоставляет собственному их соображению и обстоятельствам.

За всякий труд, понесенный в пользу обители и братства, о. Моисей был всегда признателен и потрудившихся умел утешить и ободрить выражением своей благодарности и отеческою приветливостью. "Спаси, Господи, за взятое послушание. Благодарствую", - бывало, скажет почитаемый старец. Эти краткие слова о. Моисея настолько действовали на тружеников, что в их сердца вливалась новая благодатная сила, которая возбуждала ревность к выполнению данного послушания.

Проникнутый духом Священного Писания и св. отцов-подвижников, он все это старался воплотить в своей душе. Бывало, кто-либо из братии при исполнении какого-либо послушания потерпит неудачу или испортит что-либо случайно, о. Моисей вместо выговора и обличений поблагодарит его, да и утешит, говоря: "Ну, уж кто в деле, нельзя без того быть, чтобы не испортить чего". Или ненамеренно провинившемуся в чем-нибудь предоставит случай загладить свою вину исполнением другого поручения, и виновный еще более старается заслужить доверие, видя оказанное ему снисхождение.

О. Моисей верил совести каждого и не на словах только, а на самом деле, и по вере его сбывалось. Для всех доверие настоятеля было лучшим поощрением и лучшей наградой. Однако, при мудрой снисходительности, правление о.архим. Моисея вовсе не было слабым. Когда он видел какие-либо беспорядки, в случае надобности умел вразумить, а кому требовалось, и напомнить о послушании. Особенно в монастыре о. Моисей не допускал самочиния. Однажды заметив, что эконом, не спрашивая его благословения, делает распоряжения, о. Моисей подозвал его к себе и спросил:

- Там вот куча мусора лежала, а теперь я ее не вижу. Куда она девалась?

- Да я ее велел свезти, батюшка.

- Что же ты меня не спросил, у меня для этого мусора было другое назначение. Ты все самочинничаешь, без благословения делаешь. Надо обо всем спрашивать".

И столько говорил об этой безделице, что эконом поневоле увидел, что настоятель за всем следит, хотя и помалкивает, и впредь берегся самочиния в других делах, более важных, которые прежде делал, не спросясь у настоятеля.

Если кто из братии, провинившись в чем-либо, просил прощения у о. Моисея, то, конечно, получал просимое и больше о. архимандрит об этом деле никогда не вспоминал. Если же кто-нибудь и после долгого выжидания со стороны настоятеля не вразумлялся, то о. архимандрит старался, снисходя к его немощи душевной, найти удобный случай к обличению, когда заметит, что тот, кого следует вразумить, в хорошем расположении духа и готов принять замечание, или когда виновный сам являлся к нему по какой-либо своей надобности и казался спокойным. "Придешь, бывало, к о. архимандриту, - рассказывал один из старших братии, -он тебя несколько раз с ног до головы осмотрит и когда увидит, что совершенно спокоен, тогда и начнет делать замечание: "Да вот, брат, я давно хотел тебе сказать..." и проч. А если заметит, что непокоен, то и говорить не станет.

Вообще, смотря снисходительно на немощи и не взыскивая за малости, доверяя на совесть, о. архимандрит не пропускал поступков, требовавших исправления, но сохранял их в памяти и, дождавшись удобного случая, за один раз высказывал все, что нужно, все припоминал за долгое время, так что слышавший не знал, чему более удивляться: продолжительному молчанию настоятеля или неожиданному его обличению, из которого было видно, что он видел и прежде бывшее и не забыл того, а ясно представлял его вину и в прежних действиях, и теперь; обличал неуклонно, и такое делал сильное назидание, что всякое самооправдание разрушалось в прах, и один подобный случай оставался памятным на многие годы и действовал сильнее, чем повторяемые вывоворы. Оттого и происходило, что хотя о. Моисей мало и редко говорил, но влияние его ощущалось во всей обители, во всем братстве.

Слово о. архимандрита Моисея никогда не было праздным, но всегда бывало сказано кстати, редко, да метко; но, вместе с тем, не в начальственном властном тоне, а в отеческом духе и весьма рассудительно. По своей духовной мудрости он на всех смотрел, как на детей, на которых и не мог сердиться, а в случае надобности только вразумлял их отечески. Слово обличения и вразумления о. архимандрита было со властию и благотворно действовало на братию, потому что он имел правилом прежде, нежели сделать замечание брату, внутреннее помолиться за него Богу.

В ком о. архимандрит видел недостаток надлежащего разумения, от тех много и не требовал; а если заметит, что человек уже может понимать дело по-монашески, но невнимателен к должному или уклоняется в самооправдание, к тому был строг и взыскателен. Тем из братии, которых считал более развитыми и понимающими духовную жизнь, поручая какое-либо дело, говорил иногда, что его можно сделать так или вот так, - и это он делал для того, чтобы потом в случае неисполнения иметь возможность смирить брата.

Он был для всех любящим отцом и наставником. Случалось, что между братиями возникало какое-нибудь неудовольствие. И тот, и другой приходили жаловаться к настоятелю. Внимательно выслушав жалобу, о. Моисей давал недовольному высказаться, прерывая изредка замечаниями в таком роде: "Как же он это мог сказать?" Или: "Одобрить этого нельзя"; а в заключение о. Моисей обыкновенно говаривал: "да уж, нужно кончить это дело по-монашески. Пойди как-нибудь там, объяснись с ним". Тот, кто приносил жалобу, должен был делать первый шаг к примирению или просить прощения у другого.

Можно себе представить, каково было его великодушие и снисхождение к недостаткам ближних, когда он состарился в трудах настоятельских и подвигах монашеских после многоразличных испытаний и скорбей почти сорокалетнего настоятельства, какая возросла и созрела в нем духовная опытность и мудрость. Он стал подобен ангелу во плоти в своих поступках.

В последние годы жизни, когда кто-нибудь с огорчением говорил ему о каких-нибудь беспорядках или бесчиниях, о. архимандрит кротко отвечал: "Да, уж сам-то я хуже всех", и говорил это с таким искренним смирением, что разговор о немощах братских невольно прекращался.

Неподражаемо было искусство о. архимандрита говорить с каждым в его тоне: с простыми - попросту, с образованным - на их языке, а с средними - сообразно с их понятиями и их образом речи. Он хорошо понимал потребности каждого, зато и его внимание ценили все, и все его любили. На всякого он умел действовать и всякого направлять к полезному, смотря по его свойствам, привычкам и душевному настроению.

Однажды о. Моисею кто-то принес арбуз. Ои взял его и положил в своей келий. Арбуз этот лежал день, лежал другой, а на третий келейники решили: "Давай-ка, приберем этот арбуз, ведь архимандрит велел, чтобы всякая вещь была на своем месте". Взяли арбуз к себе и после обеда расположились его есть. Половину уже съели, как вдруг - звонок от о. архимандрита. Старший келейник говорит своему товарищу: "Ну, брат, иди ты, а если спросит про арбуз, отделывайся, как знаешь". Келейник входит, о. архимандрит спрашивает:

- А что, брат, вот тут у меня одна вещица лежала, да я ее теперь уж там не вижу. Где она?

- Где, батюшка? Какая вещица?

- Да вот здесь, одна вещь была у меня.

- Какая, батюшка, не арбуз ли?

- Да, арбуз.

- Простите, батюшка, мы его прибрали, да половину уже и съели.

- Ну, принеси мне сюда хоть половину, - и больше ни слова, потому что келейник начал со слова "простите".

Однажды по случаю ненастной погоды заехал в монастырь один богатый купец с сыном, да и пробыл в нем несколько дней, питаясь монастырской пищей. Наконец, начал роптать, что много придется заплатить за все. Но ему гостинник-послушник отвечал, что не возьмут с него ничего, "но если сам пожелает, то у них есть кружка на столе, и что ему Бог положит на сердце, то он в нее и опустит".

- Да я-то опущу, но ведь другие могут ничего не опустить, - сказал купец.

На это послушник отвечал, что о. настоятель Моисей говорил, что если 99 ничего не заплатят, так Бог пошлет такого сотого, который за всех вознаградит.

При этих словах купец взглянул на своего сына и сказал: "Ну, сотые-то, верно, мы с тобой". И с тех пор, пораженный такой верой настоятеля, сделался постоянным благодетелем Оптиной пустыни.

Всякое благодеяние, всякую жертву из усердия к обители, даже малую, о. архимандрит Моисей принимал всегда с искреннею благодарностью, особенно во время нужды, но с другой стороны, никакому и самому значительному приношению не удивлялся. Случилось, что одно семейство, оказавшее иного благодеяний Оптиной пустыни, посетило обитель, и, остановившись на монастырской гостинице, осталось недовольно каким-то распоряжением гостин-ника. Пошли жаловаться к о. архимандриту.

- Вот, батюшка, мы всегда с усердием принимаем ваших сборщиков, с любовью помогаем обители, а ваш гостинник и того-то не захотел сделать для нас".

- Да мы уж думали, - отвечал богомудрый старец, - что вы оказываете нам благодеяния ваши ради Бога и от Господа ожидаете себе награды за ваши добрые дела. Если же вы нас, грешных, ожидаете себе воздаяния, то лучше уж и не оказывать благодеяний, потому что мы, убогие и неисправные, ничего не можем воздать за них.

Посетители не только удовлетворились этим объяснением, но и утешились искренностью старца, а потом с удовольствием и благодарностью вспоминали, как вместо ожидаемых извинений и Ц удовлетворений их самолюбию получили к душевной своей пользе высоко-духовное назидание. Конечно, в этом случае о.архимандрит знал, с кем он имел дело, а гостинника после все-таки призвал и сделал ему нужное вразумление.

Духовная мудрость никогда не оставляла его. Он ни к кому не имел в своем сердце неприязненного чувства, обо всех имел благую мысль, со всеми старался быть в мире по заповеди апостольской: "Аще возможно еже от вас, со всеми мир имейте" (Рим. 12, 18). В случае надобности о. архимандрит готов был просить прощения и у тех, пред которыми он не был виноват. Однажды сделал он какое-то замечание одному брату, но заметил, что последний не хорошо принял его слова. Через несколько дней, собираясь идти к службе, позвал этого брата: "Вот я тебе тогда-то сделал замечание, и показалось мне, что ты слова мои принял неблагодушно. Угодники Божий и в ризах спрашивали прощения, и я тебя прошу: прости меня Бога ради!" - и при этом старец-настоятель поклонился недовольному брату.

Наконец, одну из главнейших причин всегда мирного устроения о. архимандрита Моисея и вместе с тем одну из отличительней-ших и замечательнейших черт его составляло то, что он никогда не желал настойчиво, чтобы исполнилась его воля, но напротив, с совершенною покорностью и в малом, и в великом предавался воле Божией523.

 

ПАСТЫРСТВО ОПТИНСКОГО ИЕРОСХИМОНАХА ЛЬВА

В Оптину пустынь в 1829 г. прибыл иеросхимонах Лев, который и положил начало духовного руководства как братии, так и мирян, обращавшихся к нему.

О. Леонид был родом из купцов г. Карачаева Орловской обла-,сти. В молодости он занимался торговлей. Почувствовав пустоту этого занятия, он оставил мир и поступил в Оптину пустынь, но в ' ней не остался, а переходил из обители в обитель, ища духовного руководителя. Такового он нашел в лице схимонаха Феодора, ученика Паисия Величковского. Вначале он жил некотрое время в пустынных местах Орловской области, а затем переселился на Валаам. После смерти своего первого наставника о. Феодора и сподвижника монаха Клеопы иеросхимонах Леонид перешел в Оптину пустынь, где и оставался до своей кончины, последовавшей в 1841 году.

Со времени водворения о. Леонида в Оптиной пустыни в ней изменился строй иноческой жизни. Вся братия стекалась в келию старца со всеми вопросами духовной жизни. Старец в белой одежде, в короткой мантии был виден из-за круга учеников своих, которые стояли пред ним на коленях, и лица их были одушевлены выражениями разных чувств. Иной приносил покаяние в таком грехе, о котором не помыслил бы не проходивший послушание; другой со слезами и страхом признавался в неумышленном оскорблении брата. На одном лице горел стыд, что не может одолеть помыслов, от которых желал бы идти на конец света; на другом выражалась хладнокровная улыбка неверия ко всему видимому - он пришел только явиться наряду с другими к старцу и уйти неисцеленным, но и он, страшась проницательного взгляда старца и обличительного слова, потуплял очи и смягчал голос, как бы желая смягчить своего судию ложным смирением... Здесь видно было истинное послушание, готовое лобызать ноги старца; там немощный, отринутый миром, болезненный юноша не отходил от колен о. Леонида, как от доилицы ея питомец. Между прочими видна была седая голова воина, служившего некогда в отечественной брани и теперь ополчившегося под начальством такого искусного вождя против врагов невидимых. Здесь белелись и власы старца, который, признавая свое неискуство в монашестве, начинал азбуку духовную, когда мир признавал его наставником. Таким-то разнородным обществом был окружен великий старец и вождь духовный.

Советы о. Леонида имели огромный вес, потому что он сам соблюл в своей жизни то, чему учил других. Все, что говорил старец, было основано на Св. Писании и святоотеческих творениях. Больше всего заботился о. Леонид о том, чтобы приходящие к нему сознали свои грехи и страсти и положили твердое намерение исправиться.

Однажды пришел к о. Леониду купец, прося его наставления, как жить. Старец, спросив, а выполнил ли купец то, что он назначил в последний раз. Тот ответил, что не может исполнить этого. Тогда опытный пастырь о. Леонид, видя, что резкое обличение послужит ему на пользу, сказал своим келейникам, чтобы они выгнали купца из келий. Все со страхом смотрели на эту сцену. Один из келейников спросил старца: "Отче, за что вы так строго поступили с купцом?" О. Леонид ответил: "Да как же было поступить иначе? Он уже не один раз приходит ко мне и просит наставлений. Я ему сказал последний раз, чтобы он оставил курение табаку, и он обещал, а теперь говорит: "Не могу оставить". Пусть сначала исполнит одну заповедь, а потом приходит за новыми наставлениями"524.

В течение всего дня о. Леонид был занят с посетителями. Ке-лия его, от раннего утра до поздней ночи наполненная приходившими к нему за духовной помощью, представляла чудную картину, достойную кисти художника. Своей святой жизнью, мудростью, прозорливостью, даром исцелений, милосердием к страждущим, прямыми и смелыми обличениями людей порочных о. Леонид приобрел общую любовь и глубокое почитание. К нему стали приходить люди всех классов и состояний, и все получали от него духовную пользу, совет и утешение в горе.

Видя о. Леонида в такой молве народной, некоторые из посетителей выражали недовольство старцем, вероятно, считая занятие его с простым народом делом не очень важным, а, может быть, и бесполезным или даже неуместным. Но старец умел вразумлять таких. Однажды в Оптину пустынь приехал благочинный города Белёва почтенный о. протоиерей Иоанн Глаголев, который любил и уважал о. Леонида и взаимно был им уважаем. Придя к старцу, о. Иоанн нашел его окруженным крестьянками. "Охота Вам, батюшка, возиться с бабами", - сказал он со свойственной ему простотой. "Что же, о. Иоанн, и, правда, это бы Ваше дело, - отвечал старец. - А скажите-ка, как вы их исповедуете? Два-три слова спросите - вот и вся исповедь. Но Вы бы вошли в их положение, вникли бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли это? Конечно, Вам некогда долго с ними заниматься. А если мы не будем их принимать, куда же они, бедные, пойдут с своим горем?" Пристыженный протоиерей сознался в необдуманности слов, сказанных старцу.

Не увлекаясь стремлением к мнимому высокому жительству, не ища прежде времени велиих дарований Божиих, о. Леонид сперва сам шел, а потом духовных своих детей вел безопасным путем, указанным в писаниях богомудрых наставников монашества, которые учат, что новоначальному христианину, подвижнику, прежде всего должно заботиться о познании себя и об укрощении своих страстей.

Посему о. Леонид особенно обращал зоркое внимание на душевные страсти тех, кто к нему обращался, и научал всех следить за ними, не действовать по внушению их, а, призывая Божию помощь, противоборствовать им. Прежде же всего не оправдывать их и познавать свою душевную немощь, к благим начинаниям не примешивать тщеславия, человекоугодия или другого какого-либо нечистого побуждения, а искренне и с чистым произволением, нелукавою простотою и беззлобием служить Единому Господу.

Свою духовную мудрость старец Леонид прикрывал крайней простотой слова и простотой обращения и часто растворял наставления свои шутливостью, которая казалась иногда неуместной, но всегда оправдывалась самим делом. Через это он часто и посреди собрания мог прилагать духовные врачевства к тайным душевным ранам различных страждущих. А сверх того, доставлял свободный доступ к себе всем.

Иногда о. Леонид в разговоре с лицами высшего сословия употреблял резкие народные выражения. Но духовная сила его слова была так велика, что эти лица не только не могли обижаться простотой старца, но и получали через его наставления великую духовную пользу. Жил недалеко от Оптиной пустыни один барин, который хвастался, что, как только он взглянет на о. Леонида, так его всего насквозь увидит. Однажды этот барин приезжает к старцу, когда у него было много посетителей, и входит к нему. Ростом он был высок и тучен телом. О. Леонид имел обычай: когда хотел на кого-либо произвести особое впечатление, загородит глаза левою рукою, приставя ее колбу козырьком, как будто рассматривая какой-либо предмет на солнце. Так и при входе этого барина он поднял левую руку и сказал: "Эка остолопина идет! Пришел, чтобы насквозь увидеть грешного Леонида. А сам, шельма, 17 лет не был на исповеди и у святого Причащения". Барин затрясся, как лист, а после плакал и каялся, что он грешник, маловерующий, и, действительно, 17 лет не исповедался и не причащался Св. Тайн. Пораженный словами старца, он пожелал исповедаться у него. Иеросхимонах Леонид согласился исповедать его, но причаститься не разрешил до тех пор, пока он не прекратит незаконное сожительство с женщиной, что вскоре и было исполнено им. Так иеросхимонах Леонид умел врачевать закоснелые во грехах души.

Епархиальному начальству не нравилось, что о. Леонид постоянно окружен множеством народа. Им казалось, что схимник, принявший на себя обеты, должен не заниматься с людьми, но проводить свою жизнь в совершенном уединении и молитве. И монастырская братия была недовольна, так как множество посетителей нарушали покой скитской жизни. Поэтому о. Леониду было предложено прекратить прием посетителей, что смиренный подвижник и исполнил; но люди постоянно шли к нему и целыми днями просиживали около его келий, прося помочь в их горе.

Недолго о. Леонид находился в скиту. По указанию начальства он был переведен в монастырь, но народ по-прежнему не разрешали к нему допускать. Но свет, который светится во тьме, не может быть скрытым от взора людей. Они шли к нему ради того, чтобы успокоить свои мятущиеся сердца и водворить в них мир и тишину. Множество ищущих спасения людей теснилось около келий о. Леонида.

Однажды о. игумен Моисей, проходя по монастырю, увидел огромную толпу народа перед келией старца, между тем из Калуги недавно последовало повеление никого не пускать к нему. Игумен вошел в келию. "О. Леонид, - сказал он, - что же Вы принимаете народ? Ведь Владыка запретил принимать". Вместо ответа старец, отпустив тех, с кем занимался, велел своим келейникам внести к себе калеку, который в это время лежал у дверей его келий. Они принесли и положили калеку пред старцем. "Вот, -начал свою речь о. Леонид, - посмотрите на этого человека. Видите, что у него поражены все члены телесные. Господь наказал его за нераскаянные грехи, и за все это он теперь страдает; он живой в аду. Но этому человеку нужно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил. Могу ли я его не принять? Что Вы на это скажете?"

Слушая о. Леонида и смотря на лежащего перед ним страдальца, о. игумен содрогнулся. "Но Преосвященный, - промолвил он, - грозит послать Вас под начал." - "Ну, так что же? Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разводите, хоть на огонь поставьте, я буду все тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародье многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?".

О. игумен Моисей ничего не мог на это возразить и молча удалился, предоставляя старцу жить и действовать, как укажет ему Сам Господь Бог. Многие жили в гостинице неделями, ожидая наставления старца. Некоторые, приходя к нему, от болезни сердца едва могли сказать слово и только стонами выражали ее. Другие, одержимые бесами, были влачимы в келию старца сострадательными родными или ближними, иные несли детей для принятия у него благословения. Старец уподоблялся в то время великому древу, покрытому многими плодами, к которому все простирали и взоры, и руки, так что трудно было пробраться сквозь толпу, чтобы увидать. В таком случае он говаривал: "Сам Бог поможет пройти ко мне тем, которым это полезно".

Благодатной силою наставлений о. Леонида умиротворены были многие семейства; люди, проводившие порочную жизнь, наставлены на путь истины; многие раскольники обращены к Православной Церкви. Победа над бесами, конечно, одержана была о. Леонидом после победы над своими страстями. Никто не видел его возмущенным от страстного гнева и раздражения. В самые тяжелые дни его жизни никто не слыхал от него гласа нетерпения и роптания, никто не видал его в унынии. Нельзя было не дивиться его всегдашней веселости. Спокойствие, младенчество евангельское и христианская радость никогда не оставляли человеколюбивого старца.

К предыдущей К оглавлению К следующей

На главную Каталог